12
Позвонил Нине Ли. Она в жуткой депрессии, плачет. Желает, чтобы Абраша тоже переехал в Матвеевское. А помочь ей в этом деле никто не хочет. Муж совсем ослеп, и его пока забрала к себе Зиночка (Зани Занони), а что с ним дальше делать? Мне стоило большого труда хоть как-то её успокоить и отвлечь от грустных предчувствий. Неразрешимая проблема. В Матвеевское его не возьмут, это ясно, как божий день, Абраша «из другого профсоюза», и никакие его заслуги тут не помогут. А что же их профсоюз думает, журналистов? Ещё совсем недавно, месяц тому назад, кажется, проходила персональная выставка Абрама Штеренберга, на которую я так и не сумел выбраться, и где, со слов Н.А., на вернисаже говорили старику тёплые слова, много рассуждали о влиянии его творчества на работы современных фото-мастеров, отмечали его выдающиеся заслуги…
Припомнился рассказ Нины Ли о том, как в первые годы совместной жизни с Абрашей, однажды ночью его забрали «люди в кожанках», прихватив заодно и его аппаратуру… Вернулся муж только через неделю. Это было в конце января 1924 года, умер Ленин, и Абрашу увезли в Горки, чтобы он запечатлел для потомства происходившие там траурные события. Потом на траурном поезде вместе с покойником привезли в Москву, и Абраша ещё пять дней околачивался в Колонном зале, чтобы снимать в лютый мороз бесконечное шествие народных масс ко гробу мессии. Сама Нина Алексеевна на прощание с вождём не пошла, побоялась давки и холода. Абрашу привезли домой на машине, и те же люди в кожанках занесли в комнату вместе с его причиндалами, штативом и кофрами с оптикой огромный грязный мешок. В нём была картошка. Гонорар за работу…
А нынче живой, точнее, полуживой классик не знает, где ему окончить свой длинный и страшный век, чтобы наконец-то почувствовать себя в долгожданном уюте, тепле и опеке…
Очень сожалею сейчас, что мало уделял внимания этой женщине в своих записках. Возможно, в этом виновата и она сама, Нина Яковлевна Шатерникова. Как-то встретил её в холле ДВК, спросил о самочувствии. Улыбается, благодарит и произносит фразу, меня изумившую: «Спасибо, дружочек, организм разрушается нормально».
Держится она в нашей компании предельно скромно, почти ничего не говорит. Отмалчивалась даже тогда, когда С., дабы уделить ей внимание, задавал старушке вежливые вопросы на посторонние темы. Мы продолжали думать, что она, скорее всего, глухая. Но однажды она появилась в нумере Нины Ли не с пустыми руками, но с сумочкой, и пока мы пили чай с тортом, она, присев на кровать хозяйки (по здешним понятиям, неслыханная дерзость), продолжала играть свою роль молчуньи. Однако сумка, которую она держала на коленях, нас всех, включая и Нину Алексеевну, заинтриговала. Нет, подумалось и мне, неспроста всё это. И только к концу вечера Нина Яковлевна решилась показать содержимое таинственной сумки, внешний вид которой позволял предположить, что Нина Яковлевна приобрела эту вещь в пору своего девичества. Конечно, на стол были явлены к великой радости С. древние фотографии.
Большая (на сером паспарту) фотография сохранила кадр из пропавшего фильма «Хвеська, больничный сторож»*, где главную роль сыграла Нина Яковлевна в компании таких мастеров кино, как Иван Перестиани**. Поставил фильм на студии «Русь» в 20-м году бывший театральный режиссёр Александр Ивановский***, впоследствии один из корифеев «Ленфильма». Я разглядывал фотографии, кадры из фильмов и с грустью для себя отметил, что ни одной картины с участием Шатерниковой, из тех, что сохранились, я не видел. Нина Алексеевна утверждала, что на экране её подруга была прелестной, просто «конфеточка»!
Посиделки со старушками так понравились С., что, уходя, он расцеловал обеих в самые щёчки. Порыв – достойный восхищения и удивления, раньше такого за ним не водилось…
В тот вечер был включён мой магнитофон, но запись вышла некачественная. Позже, затратив уйму времени, с большим трудом я всё же расшифровал нашу беседу и сейчас буду записать её в тетрадь. Конечно, без комментариев не обойтись, иначе рассказы старых актрис, их, подчас, путанный разговор, едва ли будет понятен даже мне, если я решусь перечитать эти страницы спустя полгода.
Поначалу старушки говорили о трудностях работы на съёмочной площадке. О страшных ожогах глаз от приборов, работавших на электрической дуге без всяких линз.
Н. Ли. Ожоги глаз были ужасные. По две недели лежали, постоянно прикладывая к глазам примочки из холодного чая. И постоянные слёзы от боли и от страха, что ослепнешь.
Я. И так всегда было, или потом глаза обвыкли?
Н. Ли. Нет, привыкнуть к этому нельзя.
С. Так что же получалось, один день съёмок, а потом лечились?
Н. Ли. Конечно. По две недели иногда приходилось сидеть дома.
С. В павильонах, наверно, душно было, они маленькие?..
Шатерникова. Нет, ничего, и потом, энтузиазм был такой… Сейчас, конечно, молодёжь работает в царских условиях. На 3-ей фабрике* тоже так страдали, обжигали себе глаза ужасно. Это период, когда Кулешов снимал «По закону»**, а мы снимали «Господ Скотининых»***.
С. Атмосфера в съёмочных коллективах она как-то импонировала творчеству или как?..
Шатерникова. По-моему, все в одиночку в группе находились…
С. По прошествии стольких лет сейчас кажется, что обстановка и отношение к кинематографу было какое-то приподнятое, а не просто желание заработать, так ли?..
Шатерникова. Нет, этого нет…
Н. Ли. Какое там желание заработать, лишь бы снимали. Лишь бы съёмки были, Господи…
С. Конкуренция тоже тогда была?.. Пока утвердят одного человека, а кандидатур-то несколько, так же?
Шатерникова. Да, потом уж перестали пробовать. Все стали апробированные.
Упомянутый Н.Шатерниковой глагол пробовать требует разъяснений, иначе он может спровоцировать ненужную иронию. Речь идёт о кинопробах артистов на роль, и отношение к процессу кинопроб было в те времена, не смотря на нехватку плёнки, как я теперь понимаю, очень ответственным, сильно влиявшим на выбор исполнителя.
Н. Ли. Ниночка, я помню, когда я снималась в Одессе, для меня написали роль и всё равно…
Шатерникова. Всё равно пробовали…
Н. Ли. Пробовали. Уже съёмки на носу, уже костюм сделали, а режиссёр все равно сделал (кино) пробу. И на этой пробе я сильно волновалась. Как заяц.
Шатерникова. Возможно, (кино)пробу нужно было кому-то показать.
Н. Ли. На пробе это было всегда ужасно. Когда я первую картину делала у Гардина*, сколько же девушек пересмотрели, бесчисленное количество. И вот Розенель (жена А.Луначарского) в своих воспоминаниях** рассказывает, сколько хорошеньких девушек перепробовали на роль Юльки***. А мою кандидатуру отодвинули. (Шёпотом). И Розенель, я это точно знаю, в этом виновата, мне больно об этом вспоминать. А теперь я должна писать о том, как вся наша компания вынуждена была переходить из «Межрабпом-Руси» в студию на Житной улице****. Гардин, Женя Червяков*****, по-моему, и я – мы перешли туда, в «Совкино». И я обязательно упомяну в своих записях, что ушёл Гардин не в последнюю очередь потому, что возникла разноголосица в вопросе кандидатур на роли в «Медвежьей свадьбе»******. И после этого, когда и ей (Розенель) не дали играть, то есть, не то чтобы не дали… Её, вероятно, отговорил от роли муж, ведь она в Малом (театре) играла, и отговорил потому, что она не соответствовала роли Юльки. И после этого стали искать новую актрису, наткнулись на Малиновскую. Может быть, и она бы не прошла, но поджимали сроки, некуда было деваться, а не то и Малиновская могла бы не пройти. Чего уж они хотели, я не знаю…
Шатерникова. Личная жизнь у неё была такая, что…
Н. Ли. У кого?
Шатерникова. У Малиновской.
Н. Ли. Да, нет, я не говорю о Малиновской…
С. И взяли Малиновскую?
Н. Ли. Да, но тоже случайность.
С. Но в «Коллежском регистраторе»******* она уже снялась, получила известность.
Шатерникова. Она очень нравилась публике.
Н. Ли. Конечно, хорошенькая... В сценарии роль Юльки была очень привлекательна для артистки, а в фильме всё куда-то исчезло, многое отодвинуто (на второй план).
С. Я хотел задать вопрос. (Шатерниковой). Вот Вы первый раз приехали в Ленинград, это в связи со съёмками? А родились Вы в Москве?..
Шатерникова. В Москве, да. Я молодая была, и первое впечатление от Ленинграда*… как плиточки шоколада всё уставлено… Я привыкла, как в Москве, зигзаги сплошные, узкие кривые улочки…
С. А творческая, духовная жизнь в Ленинграде тех лет, какая была?
Шатерникова. Ну что, 23-й год ещё, так что… нэп кончался, всё осторожно… Ленинград – холодный город, к нему привыкнуть надо. Но я привыкла, полюбила его. Но трудно привыкала.
Н. Ли. А я в первый же день влюбилась в Питер, и до сегодняшнего дня.
Шатерникова. А в Москву тянуло. Кончу сниматься и сюда, домой. Уютно, тепло как-то здесь. В Москве было много сугробов, но мы безбоязненно в час ночи шли на улицу. Идёшь и не боишься. Из каждого сугроба мог выскочить грабитель, но мы как-то не думали об этом.
Н. Ли. Храм Христа-Спасителя ещё стоял. Недавно тут вошёл человек, наш будущий ветеран Дома, который будет напротив жить, рядом с Тамочкой (Адельгейм), говорит, здравствуйте. А вы не помните, как мы с Вами назначали свидание? Сейчас он ветеран кино**, а тогда он был молодой человек и стоял в толпе, когда мы снимали фильм вместе с Игорем Ильинским около храма Христа-Спасителя. И мы с Ильинским бегали в Храм погреться…
С. А какой фильм снимался?
Н. Ли. «Чашка чаю». Когда Ильинский*** входил в храм, он замирал, там ведь фрески были очень хорошие, всё это разрушено, к сожалению. А зачем?.. Храм Христа-Спасителя для нас – дорогое место! На пасху служба была большая. А помните, Ниночка, там ведь аллейки были круглые?.. Господи, Боже мой!.. Там и проходили наши свидания и наши прогулки… Вы знаете, это раньше высоко было, там была гора, и на горе стоял вот этот Храм… а к Москве-реке была лестница. Зимой вода замерзала совершенно, а у меня были друзья юности, такая семья Хмара. И вот мы, Хмары, я, и была у меня ещё такая подружка Леночка Штейнберг, которая, между прочим, сослужила некоторым поводом моему браку с Абрамом Петровичем…
С. Она родственница ему была?
Н. Ли (капризно). Нет. У них даже фамилии разные – Штейнберг и Штеренберг. И вот мы садились на санки, а внизу, помните, шла «Аннушка», трамвай…
С. А почему он так назывался?
Ли и Шатерникова (одновременно). Потому что – буква «А» была вместо номера.
Н. Ли (после паузы, вызванной смехом). И можете себе представить, когда я и сейчас боюсь всего на свете, мы летели на санках с горы Храма, причём, простите, штанишки были какие-нибудь, юбчонка тоже какая-нибудь… Какая там модная, носить-то нечего было!.. Раздетые мы все были. Так что Храм Христа-Спасителя для нас очень памятное место, правда, Ниночка?..
С. А Пудовкин тоже любил это место, так?..
Шатерникова. Он там рядом жил*.
Н. Ли. И я там жила и Игорь Ильинский – на Остоженке.
С. Много было интересных людей в кинематографе тех лет?
Шатерникова. Конечно, много.
Н. Ли. Вот Ниночка была близка к Пудовкину. У меня были с ним две встречи, и мне кажется, Ниночка, что Пудовкин был такой, знаете, немножко… чуть-чуть любовник…
Шатерникова. Но это уже позднее было…
Н. Ли. Ну вот, я скажу плохие слова, если вы выключите эту…
Нет, обе Ниночки не забывали, что разговор записывается. Пришлось на время выключить шуршащий магнитофон. Но Нина Алексеевна не стала говорить «плохие слова» о Пудовкине, видимо, передумала. Без записи говорили о фильме «Чёрный парус» Сергея Юткевича**, где снималась Нина Шатерникова. Когда заговорили об Ите Нильсен, балерине, единожды снявшейся в эпизоде фильма Юткевича в 1929 году, я снова включил магнитофон.
Н. Ли. Я знаю Иту, когда она была Нильсен, она вышла замуж за оператора Володю Нильсена***…
С. Та самая балерина?..
Шатерникова. Да, балерина.
Н. Ли. Она занималась в студии Рубена Николаевича Симонова****… (Тут Нина Алексеевна как-то быстро перемахнула годы, и стала рассказывать о своей учёбе в Театре-студии Р.Симонова, куда она в середине 30-х годов поступила вместе с дочерью Л.Утёсова, Эдит, чтобы, оставив кино, найти своё место в театре).
Там же был и Володя Дыховичный*****, с которым я училась. Я почему это вспомнила? Потому что они были очень дружны между собой, и когда несчастье постигло Иту Нильсен…
С. А какое несчастье?
Н. Ли. Их же выслали, после ареста Володи******…
Я. Она, значит, тоже пострадала?
Н. Ли. Да.
Шатерникова. Меня кто-то спрашивал о ней недавно, а я говорю, я не знаю ничего…
Н. Ли. А Володя Дыховичный принял большое участие в её судьбе…
Шатерникова. Я ничего не знаю.
Н. Ли. И посылки, и деньги отсылал, очень заботился о ней…
С. А с Довженко вы в Одессе, познакомились?
Н. Ли. Ну конечно. Мы сидели, обедали, причём, он был очень острый, колючий человек, честно говоря. Такие злые глаза… и весь он такой был… кусачий. Я же совсем молодая была, а у него была одна идея: вы знаете, говорил он, нужно взорвать всё старое, начиная, скажем, с храма Василия Блаженного. Всё уничтожить, абсолютно всё! И это каждый раз он вёл со мной такую беседу…
Я. Может быть, вы ему нравились?
Н. Ли. Может быть. Он всегда садился в столовой за мой стол…
С. (смеётся). Он, видимо, всё ждал, когда Вы взорвётесь.
Н. Ли. Не скрою, поначалу я была изумлёна его натиском и тоном…
С. А почему он так говорил?
Н. Ли. Я не знаю, зачем он это говорил. То ли он действительно был убеждён, что мы новый мир построим, и старое будет мешать. А может, он хотел позлить нас, поковырять наши юные души. И я говорила ему, не говорите глупостей… Потом наступил другой период, когда он соединился с Юлей Солнцевой, а Юля была расположена к такой, я бы сказала, надменности. Правда, Ниночка?
Шатерникова. Да.
Н. Ли. Довженко постепенно поднимался, о нём заговорили. Мы встретились с ним случайно в Киеве, у какой-то гостиницы, но он уже не здоровался. Я не могу сказать, что у меня от него, как человека, было приятное чувство. Вот есть люди, которые располагают, душой располагают. Ну, Чардынин* был очень милый человек, премилое существо. У него Барская** была в жёнах. Она была загадочная натура, и всегда при нём, при муже, как хвостик. Как-то она рассказала, что очень любит змей.
С. Змей?!
Н. Ли. Да. Что она специально пускает змей, точнее, ужей, чтобы они… Тьфу! И этим Барская напоминала мне Довженко с его безумными идеями всё взорвать.
С. Она покончила с собой в 39-м году***.
Н. Ли. Она была словно меченная. И талантливая, и своеобразная. Она и по национальности была какой-то гибрид, что-то вроде кавказской еврейки…
С. Да, она из Баку родом.
Н. Ли. С таким, Вы знаете, носиком и с великолепными волосами, каштаново, да нет, скорее, бронзового цвета. И лицом – смуглая. Она часто присутствовала на съёмках мужа. Очень, очень загадочная. Очевидно, всё-таки талантливый человек.
С. А какое впечатление оставила Одесса, когда Вы приехали во второй раз?
Н. Ли. Прелестное. Обычно я жила либо в «Бристоле», либо в «Лондонской». Гостиница стояла на берегу моря...
13
…Вчера вечером, после премьеры в Доме кино фильма Ю.Райзмана****, оказались на Трубной улице. Накануне С. сговорился по телефону о встрече с вдовой актёра из Кулешовской команды*****, а позже и режиссёра Сергея Петровича Комарова*, тёзки профессора ВГИКа, проживающего в Матвеевском. По дороге обсуждаем фильм Райзмана без особой истерии, нас он не очень-то порадовал. На этом просмотре неподалёку от нас сидел Леонид Оболенский**, тоже кулешовец. С. обязательно увязался бы за ним, если бы не свидание с вдовой Комарова. С каким отчаянием он наблюдал за Леонидом Леонидовичем в раздевалке. А тот, не подозревая ни о чём, обрядился в сильно поношенное осеннее пальтишко, нахлобучил на седую голову мерлушковую шапку непонятного покроя и возраста, окрутил шею шарфиком горохового цвета и лёгкой походкой буквально вылетел на улицу, на мороз…
На дворе держится крепкая зима, а нам всё нипочём, тащимся, на ночь глядя, искать дом на Трубной. Так и называлась, кстати, одна из ранних комедий Бориса Барнета***. В ней, если я не путаю, снимался и Сергей Комаров в компании с Верой Марецкой, Владимиром Фогелем и Анель Судакевич****. На мой взгляд, замечательная картина, свежая, увлекающая темпераментом и наивным, но чистым простодушием, явно недооценённая кино-критикой тех лет. Спасибо Марку Кушнировичу*****, написавшему в своей недавно выпущенной книге о Барнете добрые слова об этой забытой комедии…
Вдова Комарова впустила нас в квартиру, она ждала нас. Повела в большую комнату. Общались мы недолго, ровно столько, сколько требуют условия первого знакомства. Пока С. выслушивал рассказ немолодой женщины, я по привычке разглядывал комнату. Основную площадь её занимал рояль. На его поверхности, прикрытой холстиной с вышивкой, разместились в большом количестве фотографии в рамках. Вплотную к роялю придвинут массивный письменный стол, явно антиквариат, за которым, надо полагать, работал хозяин. Об этом напоминает стоящий на столешнице удачный и больших размеров фотопортрет Сергея Петровича.
Вдова мне понравилась, спокойная и благожелательная. Охотно пообещала приготовить для нас материалы, связанные с работой мужа на межрабпомовской студии…
Обратно шли тёмным переулком к Сретенке, и по дороге утомлённый С. рассказал давнюю историю, произошедшую с ним в одном из домов, который он искал сейчас глазами, пока мы шли, но так и не нашёл. А дело было так.
Он ещё тогда учился во ВГИКе и готовился к дипломной работе, которую определил для себя так – «Война и документальное кино». Завёл дружбу с военным оператором, а ныне режиссёром А.А.Лебедевым, мечтал, что сделает с ним документальный фильм о войне. Наезжая к родственникам в Киев, С. искал встречи с писателем Некрасовым Виктором Платоновичем******, о котором любил поговорить на досуге. Впрочем, у меня остаётся ощущение, что его повести «В окопах Сталинграда» С. не читал, во всяком случае, о ней он не распространялся с таким жаром, как о документальных фильмах Некрасова о войне. И вот однажды звонит ему приятель по ВГИКу и приглашает на какую-то вечеринку, где должен быть и сам Некрасов.
С., не веря своему счастью, покупает бутылку водки (обязательное условие), банку рыбных консервов, летит на Сретенку. По дороге, понятное дело, выстраивает план будущей беседы, прикидывает перечень главных вопросов. Находит дом, поднимается на этаж, волнуясь, звонит в дверь, и попадает в старую, с коридорными закоулками, московскую квартиру. В большой комнате – много народу, пьянка, что называется, в полном разгаре… С. быстро убедился, что Некрасова среди присутствующих нет. Где же Некрасов? – спрашивает у своего приятеля, Тот, уже пьяненький, показывает на дверь в соседнюю комнату, дескать, там он, с кем-то разговаривает. С. немного успокоился, подсел к столу, но пить не стал, только и смотрит на дверь... Долго ждал, не выдержал всё же, пошёл к заветной двери, открыл её и вошёл в темноту.
Когда он присмотрелся, ему показалось, что в комнате никого не было. Потом он увидел лежащего на диване человека. Любопытство пересилило, и С. подошёл поближе и остолбенел: на диване спал Виктор Некрасов.
– Он был в дупель пьяный, – закончил свой рассказ С., уже не улыбаясь…
14
Дописал в тетрадку разговор с двумя Ниночками (магнитофонная запись).
С. Вы знали Анну Стэн*?
Ли. Я её принимала в штат, я была в комиссии, сидела у Ольги Ивановны Преображенской**, и почему-то меня назначили в эту комиссию посмотреть, что будет делать Анна Стэн. Она превосходно сделала этюд, я в неё влюбилась совершенно. Но её называют красавицей, ну, зачем же, она не была таковой.
Шатерникова. Глаза были хорошие, большие…
Ли. Верно. Они у неё были далеко расставлены, и очень большие. Она обладала настоящим актёрским обаянием, даже значительностью актёра, вот так. И очень была свободна, очень. Потом Вера Малиновская, потом… как её... Судакевич. Тамара была Адельгейм, Тамочка, очень была мила, только худенькая, тростиночка такая…
Я. Она однофамилица братьев Адельгейм***?
Шатерникова. Нет, их племянница.
Ли. Она из династии этих Адельгеймов. Я училась вместе с одним Адельгеймом, с Антонием. У Рубена Николаевича Симонова, в его студии. У меня есть записки, где я и Дыховичного продираю так… У нас, понимаете, было принято, ну, остроты какие-то… Он, Володя, на меня, писал что-то такое. Я всё в Госфильмофонд отдала****, там есть его экспромты на меня…
С. А количество дублей было много тогда?
Ли. Мало (смеётся), плёнки-то не было*...
С. А Хохлова популярной была?
Ли. Очень.
Шатерникова (после недолгого раздумья). Она была очень эксцентричной... И в то же время – симпатичный человек…
Ли. Она симпатичный и милый человек. И она помнит нас. Я не могу сказать, что я с ней дружила… Я жила в той же квартире, где жили Брики**. Вот я недавно с Надеждой Давыдовной Штеренберг говорила…
С. Подождите, а это кто?
Ли. Жена Давида Петровича, брата Абраши.
С. Она жива ещё?
Ли. Да.
Шатерникова. А Давид умер давно.
Ли. Ей столько же лет, сколько и Лиле Брик…
Шатерникова. Очень много, значит.
Ли. Причём, они в ту пору были подругами, в 20-х годах, а сейчас полностью разошлись. Вот я её спрашивала, Надежду, для того чтобы написать что-то о нашей квартире в своих записках. Квартира наша знаменитая была, и Надежда Давыдовна рассказывала много любопытного. Оказывается, её дочь Виолетта, Фиалка***, вы её знаете, вероятно, или нет?.. Она воспитывалась и питалась пополам с сыном Луначарского. А Луначарский-отец был большой друг Давида Петровича, тоже бывал в нашей квартире. И жила в квартире ещё семья Кристи, и Луначарского сын. Вот вместе с ними росла и Фиалка, и когда пшённой каши не хватало в Полуэктовом переулке, теперь Сеченовском, то эту компанию отправляли к Луначарскому, наркому, в Денежный переулок. Там их ждала пшённая каша. Как только еда кончалась у Луначарских, они возвращались назад. Когда Вы (обращение к нам обоим) приходили в нашу квартиру, наверно, заметили, налево дверь, там шкаф стоит, а рядом дверь. Это была дверь в комнату с камином Лили Юрьевны…
С. И Осипа Брика?..
Ли. Нет, Осип Максимович жил в другой комнате. А это была комната-будуар. Лили Юрьевна, женщина с большим вкусом, всегда хорошо одета была.
Шатерникова. Фигурка хорошая была…
С. Но красавицей она не была?..
Ли. Никогда. Она была рыжая, белотелая, белокожая…
После паузы.
С. А переход к звуку, он болезненно сказался?
Шатерникова. Нет. Потому что мы, наша группа, я тогда была в Ленинграде, а мы занимались у Зона****.
Я. Это ленинградский режиссёр из «Театра Юного зрителя»?
Шатерникова. Да, очень хороший был режиссёр. И он нам сказал: за два с половиной года я из вас сделаю настоящих артистов, хоть в театре играйте. Но кинематографисты его не приняли, и он так и ушёл…
С. Нина Яковлевна, расскажите о «Руси», которую вы застали.
Шатерникова. Сейчас. Значит, кончался 20-й год. Гардин часто уезжал в Ленинград, и мы были предоставлены на произвол судьбы. И вот тогда некоторых, меня, Вишняка, Чекулаеву, потом был Шишко*, нас всех пригласили, значит, из школы туда, в «Русь». Тогда были там Моисей Никифорович Алейников**, Агранович, Желябужский*** там был, в общем, старые работники, видимо, так. Санин**** был тогда, ещё не уезжал из России. Меня пригласили, нашли прямо улице…
С. А кто нашёл?
Шатерникова. Алейников и Ивановский, режиссёр.
С. Они не знали, что вы в кино работаете?
Шатерникова. Знали, они видели меня в моей первой картине… Я случайно туда попала, я шла туда, где была организация «Руси»*****. Они поймали меня на улице, на извозчике привезли в студию и предложили роль этой самой девчонки...
С. Это вторая была ваша роль в кино?
Шатерникова. Да.
С. А первый фильм по сценарию А.Луначарского? Как он назывался?
Шатерникова (не сразу). «В дни борьбы»******.
С. А второй фильм тоже по сценарию Луначарского?
Шатерникова. По-моему, нет. Во всяком случае, когда кончились съёмки, он (А.Луначарский) приезжал и очень благодарил нас. Ему очень понравилась картина. Да это всё у меня записано…
С. А фильм «Девьи горы»******* вы смотрели?
Шатерникова. Смотрели. Но смотреть его было невозможно, рутина. Мы уже были заражены новыми веяниями…
С. А этот фильм показался вам очень театральным?..
Шатерникова. Да, театрально как-то. И не воспринималось с восторгом, хотя тогда эта картина считалась боевиком, но уже последним из этого ряда, несмотря на великолепную игру актёров.
С. А самого Трофимова******** вы не знали?
Шатерникова. Нет, не знала. Видела как-то раз.
С. А какое впечатление на Вас произвёл Алейников?
Шатерникова. Очень деловой, но приятный такой… (Н.Я. вернулась к разговору об А.Ивановском и его фильме «Дети учат стариков».) И он не понимал, что наступало новое время. Когда пригласил Хмару********* из Художественного театра на роль епископа Гаттона, все были в таком восторге от его игры на съёмках, что, вот, наконец-то нашли артиста замечательного, новое лицо…
С. Это на «Руси» снималось?
Шатерникова. Да, «Русь»… Нет, это было на Житной улице, на бывшей студии Ханжонкова. Она тогда уже отошла к Госкино.
С. 1-я фабрика Госкино.
Шатерникова. Да. А когда посмотрели Хмару на экране – ничего особенного, а тем более выдающегося, не произошло. Он играл театрально. Я в фильме* играла его дочку, которая должна умереть, и он, мой «отец», так орал, что стены тряслись. А на немом экране, без этого сумасшедшего крика, ничего не происходит. Так, обыкновенно…
С. А когда Вы в первый раз увидели Пудовкина? Сколько ему было лет?
Шатерникова. Двадцать пять, так, наверно. Он был брат моей подруги**. Мы ещё детьми знакомы были…
С. То есть, ещё с детства были знакомы?..
Шатерникова. Да.
С. И какие впечатления о Пудовкине по тем годам?
Шатерникова. Он на войну ушёл, а я редко там бывала, в его семье. А с его сестрой учились вместе, в одном классе. А потом он вернулся из плена, к кино он отношения никакого не имел. Работал на химическом заводе, где-то подрабатывал художником. Потом пришёл Гардин, за ним и Лодя*** пришёл, Всеволод. Он очень был подвижный человек. Очень любознательный, любопытный, быстро взял в свои руки Гардина, и тот назначил его своим ассистентом. У меня такое впечатление, что, изучив всё, что можно было изучить у Гардина, он и перекинулся к Кулешову. Я смотрю, он уже у Кулешова работает.
С. А вас не удивило, что вы встретили его у Гардина?
Шатерникова. Да нет, мы всё-таки общались. Дома, например, когда я приходила к Юле. Я замечала, что интерес к искусству у него был. Часто говорили об этом.
С. И что, он говорил о желании работать в кино?..
Шатерникова. Да, да. И потом у Кулешова, «Луч смерти»****, он и там ассистентом был, помогал. А до этого был «Мистер Вест»…
С. А в каком году Вы с ним снялись вместе?
Шатерникова. А я разве снималась с ним?
С. А вот вы показали какой-то кинокадр…
Шатерникова. Ах, да!.. В самой первой – «В дни борьбы», но у него эпизод был, красного командира играл…
С. А у Вас большая роль была?
Шатерникова. Главная, центральная. Но я понимала, что Лодя Пудовкин – очень способный человек…
Ли. Почему?
Шатерникова. А он везде успевал.
Ли. Я в ту пору никогда не понимала, кто способный, кто нет, все равны.
Шатерникова. Нет. Лодя очень живой и любознательный.
Ли. Да мало ли живых было, да любознательных, были разные (смеётся). А живые мы все были, потому что молоды.
Шатерникова. Нет, он выделялся. Потом, он был очень темпераментный. Вот, например, он… нет, не могу говорить, мне очень трудно. Вот сейчас я вижу, насколько я больна.
Ли (после короткой паузы). Нина, дорогая, всё хорошо, всё хорошо, Ниночка…
Шатерникова. Он необычный был какой-то. У них вся семья, видимо, была гениальная. И старший его брат, Саша Пудовкин, тоже, который от туберкулёза умер. Он заразился от своей невесты. Но это очень долгая история…
С. А невеста выжила?
Шатерникова. Нет, тоже умерла. Валя Политова, такая была. А если бы она дольше прожила, то вероятно и Лодя Пудовкин от неё заразился. А Саша Пудовкин, как говорили в его семье, был какой-то необыкновенный.
С. А чем он занимался?
Шатерникова. Химик был. И играл хорошо.
С. А его сестра старшая, она что, была театральной актрисой?
Шатерникова. Нет, наоборот. Его младшая сестра была актрисой. Она и в театре была, и в кино. Она же и затащила меня первая туда…
С. Куда?
Шатерникова. В школу кино.
С. И как её звали?
Шатерникова. Юля.
С. Она в кино тоже снималась?
Шатерникова. Нет, по-моему, она не снималась.
С. А вот Солнцева, Юлия Ипполитовна…
Шатерникова. Это её подруга, но я с Солнцевой мало общалась. Вот я писала, что Пудовкин взял что-то и от Гардина, и от Кулешова, и сделал свои выводы и получился режиссёр «Матери»*. Мне «Мать» запомнилась, показалось, что это что-то новое…
Ли. Ниночка, а у меня к Вам вопрос есть, простите, что я вас перебила… Вы говорите, говорите, пожалуйста, прошу прощения…
Шатерникова. Забыла, о чём… Лодя жил один и спал на тюфяке…
С. Он ещё не был женат?..
Шатерникова. Нет. Из родителей у него только мать была жива…
Ли. Пудовкин ходил в брюках из двух разных половинок…
Шатерникова. Ну, это ещё Кулешов говорил…
Ли. Да, и застёгнут был булавками. Я думаю, это было в этот период, да?..
Шатерникова. Да.
Ли. Ниночка, а он был человек ироничный, по-моему?..
Шатерникова. Да.
С. Кулешов тогда тоже молодой был, еще не классик?..
Шатерникова. Пришёл к нам в Киношколу, в прошлом бауэрский ученик* …
С. Но он уже воспринимался, как учитель, да?
Шатерникова. Ну, в общем, так. И очень нас огорчил, когда сказал, что мы, актёры, принадлежим режиссёрам. Кино всё-таки – дело режиссёрское, а мы только…
Ли. Натурщицы.
14a
С. Но, надо полагать, он Вам импонировал больше, как он работал с актёрами, чем, допустим, Санин?..
Шатерникова. Да. Уже нельзя было по старинке, просто нельзя было. Требовалось искать что-то новое…
С. А какая картина для Вас самая любимая, с Вашим участием?
Шатерникова. «Хвеська», скажем, потом «Комедиантка»**. Мне нравилась эта картина, хотя режиссёр Ивановский был из поколения старых, как мы их называли. Он всегда говорил, ну что ж, всё новшества какие-то, вы куда-то стремитесь, а мои картины идут себе и дольше всего идут (улыбается). Ему важно, что дольше всего это... Ну, значит, было что-то такое…
С. А из немых картин Сергея Иосифовича (Юткевича) какая Вам ближе?
Шатерникова. Он почему-то любит «Кружева»***, а мне нравится «Чёрный парус».
С. Она с успехом прошла, эта картина?
Шатерникова. Ничего, ничего, хорошо прошла.
Ли. А «Кружева» любил Юткевич?
Шатерникова. Да.
Ли. А он пишет о том, что она у него неудачная…
Шатерникова. Он может считать, что его неудача постигла, но всё-таки…
С. А что Вы могли бы сказать о Савине, о совместной работе в этом фильме? О Петре Савине****?
Шатерникова. Он учился в студии Юткевича. Очень обаятельный мальчик был, хороший парень, славный. Вот так.
С. А какие-то детали по «Черному парусу» у вас остались?
Шатерникова. Нет, особенно нет. А вот дифирамбы такие пели, где-то у меня сохранились… именно пресса.
С. А в годы войны трудно было сниматься у Гендельштейна***** в «Лермонтове»******?
Шатерникова. По какой линии, вы считаете?..
С. В связи с войной могли быть особые сложности на съёмках…
Шатерникова. Нет. В Таджикистане более-менее прилично всё.
Я. Но и там были смешные истории, когда несколько актёров играли одну и ту же роль. Кажется, Мартынова. И Массальский* играл, и ещё кто-то там…
Шатерникова. Не помню. Массальский, по-моему, не был.
Ли. А почему?
Я. Вот видите, Вы даже не запомнили его.
Шатерникова. А почему он должен был очутиться там? Он вообще не приезжал.
Я. Он играл роль Мартынова. И играл её с кем-то в паре. Нам говорили, что он не смог приехать из-за того, что его МХАТ не отпускал, и другой актёр снимался со спины, ещё как-то…
Шатерникова. Вот поэтому я и не знаю.
С. А вот хочу спросить, Вам во всех картинах интересно было сниматься, или…
Шатерникова. Трудно было сниматься. Голодные были ещё.
Ли. Платили денег мало.
С. Мало?
Ли. Очень.
Шатерникова. Нет, денег не мало платили, но всё уходило…
С. Дорого было.
Шатерникова. У меня дочка росла тут же, рядом со мной. Ещё я никогда не забуду, как они мне сказали (кто-то из киногруппы), думали, что меня нету: ну, чего ей давать, всё равно отдаст ребёнку.
Я (показывая фотографию). А вот здесь дочь очень похожа на Вас.
Шатерникова. Что, похожа?
Ли. Машенька**?..
С. А Сергею Иосифовичу тогда тоже было материально трудно?
Шатерникова. Нет, ничего… (К сожалению, концы фраз Н.Я. стала всё чаще проглатывать, либо произносить тихо, едва слышно, отчего они остаются на плёнке неразборчивыми).
С. Но он же помогал семье?
Шатерникова. Ну, немножко помогал. Он встретил семью, конечно, устроил с комнатой и всё. Получала я сама не мало. По тогдашним временам, я тысячи две получала. (После долгой паузы). Так что, всё было очень сложно.
С. И всё равно, сниматься хотелось?
Шатерникова. Конечно. Но удовлетворения не всегда получала (от работы).
С. А почему? Драматургия была слабой?
Шатерникова. Да, да.
С. Наивная?
Шатерникова. Да, да.
Ли. Конечно.
Шатерникова. Очень хороший художник был Костя Ефимов*. Да, прекрасный художник…
Ли. Я теперь читаю о (кинорежиссёре) Герасимове и думаю, тут общий путь неудовлетворённости. Всё-таки мы становились взрослее и начинали понимать, что драматургия-то ведь очень слаба. И то, что мы делаем, тоже очень слабо. Я сейчас Герасимова читаю, с чего он начинал? Ерунда по сути дела. И он понимал, что это ерунда. Конечно, это было свойственно всякому человеку, который немножечко мыслил.
С. То есть, допустим, была гигантская дистанция между картинами, скажем, «Броненосец «Потёмкин»**, «Мать» и вот такими картинами, о которых Вы подумали?
Ли. Конечно, ощущалась.
С. (Шатерниковой). А Эйзенштейна Вы лично знали?
Шатерникова. Знала. В 26-м году он как раз сидел у (фамилия неразборчива), у директора…
Ли. Он был не очень общительным, Ниночка. Я тоже его знала, мимоходом.
С. А какая всё-таки картина на вас произвела большее впечатление в те годы – «Мать» или «Броненосец «Потёмкин»?
Шатерникова. Пожалуй, «Мать» была доступней.
Ли. Да, и я хотела это сказать. Безусловно, она была эмоциональнее, темпераментней. «Мать» так подействовала на воображение…
С. А из режиссёров, у кого вы снимались, кто больше запомнился? С кем было интересней?
Шатерникова. Вот у меня всегда была неудовлетворённость. Хотелось чего-то большего.
Ли. Вы знаете, по-моему, в то время никто не отличался своим особенным почерком.
Шатерникова. Нет, была большая разница между Ивановским и молодыми режиссёрами. Всё-таки я предпочла бы работать с молодыми, с их, пусть ошибками. Ивановский не шёл никуда, застрял.
С. Юткевич в своих ранних фильмах тоже старался искать свои пути…
Шатерникова. Ну конечно, искал, находил и искал, да.
Ли. И тоже были сплошные ошибки.
Шатерникова. Да, у него были ошибки. Много.
С. А «Ленин в Польше»*** Вы смотрели?
Шатерникова. Сильно не понравилось.
С. А как Пудовкин относился к людям, которые работали с ним? Интересовался ли их судьбами, или это человек – весь в себе?..
Шатерникова. В себе, да. Скользкий был.
Ли. Что был?..
Шатерникова (тихо). Да нет, ничего, так…
Ли. Эгоистичен?
Шатерникова (энергично и громко, словно просунулась). Да, конечно, как все большие люди, он очень эгоистичен.
Ли. Немножко, по-моему, иронично относился к людям…
Шатерникова. Любил некоторых очень. (После паузы). Вот.
С. А что можно сказать о Мартове*, операторе картин Юткевича?
Шатерникова. О Мартове – много хорошего. Он хороший был оператор.
С. А как человек?
Шатерникова. Ну, ничего.
С. С ним Сергей Иосифович много картин снял.
Шатерникова. Да, но потом он куда-то перешёл…
На этом запись обрывается, а жаль...
…Вдруг захотелось перелистать Рыжую тетрадь, оживить в памяти тексты, написанные ранее. И напрасно. Это нехитрое, на первый взгляд, занятие оказалось довольно опасным: появились серьёзные сомнения в ценности таких вот записей. А действительно, ну зачем я трачу время, описывая вечерами случившееся со мной накануне? Кому это надо?.. Мне?.. На эти вопросы ответов пока не знаю. В текстах много глупости, ненужных подробностей. Иное событие, пожалуй, и важное, подаётся мелко. Большую часть страниц читал с грустью, убеждаясь во второсортности своих записок, а, значит, в очевидной их никчёмности во всех отношениях. Самое время устыдится своей беспомощности и бестолковости…
А ведь есть чудесные примеры такого рода занятий. Вот недавно прочитал изданные Дневники художника Ивана Ефимова**, анималиста. Чарующее чтение, нельзя оторваться! Как рассказчик, он похож на капризного ребёнка, если довериться его интонации. Но характеристики людей, на первый взгляд простодушные, в его описании исполнены натурального объёма, с чётким рисунком, без излишеств. Острый глаз художника и тут не дремлет. При этом ирония, свойственная автору, не может отвлечь нас от важнейшего свойства этого человека – его влюблённости в людей. Не исключаю, впрочем, что тут не обошлось без игры воображения, знаю нашего брата, художника. Но меня восхитил его литературный портрет скульптора Анны Голубкиной***, литературная работа редкой впечатляющей силы. Так и видишь перед собой эту во многом странную женщину, труженицу, одержимую одной целью, реализовать на радость людям и по возможности полноценно дар Божий, свой талант…
15
Когда я рассказал С. о своей встрече и беседе с князем, настроение моего соавтора резко ухудшилось. Признаки ревности обозначились во всей своей неприглядности. И я пожалел, что рассказал ему о вчерашнем приключении.
А случилось вчера такое!..
Когда мы возвращались с Бартковым, моим приятелем, из Дома кино, то в метро, когда на одной из станций наш вагон покинула большая часть пассажиров, вдруг заметили, что неподалёку от нас сидит сам Оболенский, князь. Вид у него был крайне усталый. Одет в тот же наряд, в котором когда-то приходил на премьеру фильма Райзмана. И на голове та же мерлушковая шапка, надетая набекрень. Рядом с ним сидел человек, который пытался что-то рассказывать князю, преодолевая шум в вагоне и наклоняясь к его уху, но тот слушал его неохотно. Через остановку спутник встал, и, попрощавшись, вышел.
– Ты когда-нибудь беседовал с живым князем? – Прошептал Бартков.
Врать я не стал. Такого счастья в моей жизни ещё не было.
К нашей великой радости Оболенский вышел из вагона на станции «ВДНХ», где и нам полагалось выходить. На эскалаторе Бартков, что называется, сел князю на хвост. Я не отставал, был рядом. Я не слышал, что говорил Бартков, но лицо Оболенского вдруг расправилось, чтобы вскоре улыбнуться. Он даже стал отвечать что-то на реплики Барткова.
Когда мы поднялись на поверхность и вышли на морозный воздух, Бартков предложил Оболенскому проводить его до гостиницы самым кратчайшим путём. Тот согласился. Тогда мой приятель представил меня князю, как художника кино, которому не чужд интерес к истории отечественной кинематографии. Оболенский посмотрел в мою сторону, как мне показалось, с некоторым сочувствием…
Что запомнилось из его рассказов, точнее, ответов на вопросы Барткова? Очень высоко отозвался о Моисее Алейникове, фактическом директоре межрабпомовской студии, потом заговорил о Протазанове. «Большой мастер, хороший режиссёр. Знал, для чего картины снимаются. Нужно, учил нас Мэтр, чтобы и первый и второй кадры фильма были понятны зрителю. Тогда и третий и десятый кадры верно прочтутся. А иначе зритель от скуки потянется соседку щупать».
Оболенский рассказал о работе с И.Бабелем*. Князь готовился к съёмкам фильма с немецким названием, которое он так и не смог вспомнить. «Фильм о счастье, а сценарий у нас никак не вытанцовывался». Сценарий начал править Бабель. Начинающих сценаристов и режиссёров автор «Конармии» принимал у себя дома, но в позднее время. Он почему-то стеснялся этой работы, и главным условием ночных бдений было строгое требование писателя – собираться не больше трёх человек. Оболенский от быстрого шага и разговора уставал, резко останавливался, втягивал в себя морозный воздух, а после долго кашлял, не переставая усмехаться, возможно, над своими рассказами. Вспомнил, как однажды Бабель выпроводил его через чёрный ход раньше условленного часа. Объяснил это тем, что к нему срочно должен подойти ещё один чудак (Оболенский сказал другое слово, непечатное), у которого дела со сценарием совсем плохи. На вопрос Барткова, кто же этот бедняга, князь не сразу, но назвал – Довженко... Кстати, фильм Ю.Райзмана, который мы смотрели вместе с князем в Доме кино, ему не понравился категорически. «Ну и странную же провинцию он показал на экране, он хоть видел её, знает? Смотрит на всё из окна Полянки*, а провинцию изучает в Болшево**». Оболенский долго ругал Райзмана, а напоследок назвал героиню его фильма непечатным словом, которое понадобилось когда-то и Пушкину, чтобы определить по точнее суть грибоедовской Софьи…
– Ну, и где же моя гостиница, друзья? – Вдруг простонал совсем измученный ходьбой, холодом и нашей компанией Леонид Леонидович. И как же он обрадовался, когда швейцар, пропустив его, захлопнул перед нами мощную стеклянную дверь. Странно, что он ещё не убил нас этой дверью. Ведь скотина Бартков, мой приятель, сделал так, что «друзья» протащили князя самой дальней дорогой…
16
Куда только не занесёт нас с С. охота к новым именам, новым лицам, бесконечным героям нашей будущей книги. Конца начатому делу пока не видно.
На прошлой неделе оказались на Автозаводской, навестили Юрия Фридмана***, в прошлом активного члена московской организации МЕЖРАБПОМА. В Правлении студии «Межрабпофильм» он занимался, как я понял из нашей беседы, вопросами международных контактов. В первую очередь – с Берлином, где он встречался с Вилли Мюнценбергом****, генеральным секретарём Межрабпома. Это обстоятельство, возможно, послужило причиной ареста Фридмана перед самой войной. В лагерях он провёл пятнадцать лет. Сейчас это седой, старый и больной человек. Но память твёрдая, разум не утрачен, ощущается железная воля несломленного человека, хотя порой в его глазах промелькнёт выражение обречённости и тоски.
Застали мы каторжанина за важным занятием: надев наушники, он слушал коротковолновый приемник. Жестом пригласил нас к столу, за которым сидел, и мы осторожно присели на старые стулья. Фридман щёлкнул клавишей, и мы вдруг услышали последние известия радиостанции «Свобода». Далёкий голос из Кёльна подробно рассказывал о самочувствии Брежнева*****, и мы с изумлением узнали, что лидер нашей страны, оказывается, на ладан дышит. По крайней мере, нуждается в серьёзном ремонте. И по этой причине «дорогой Леонид Ильич» делами государства давно уже не занимается, зато его натруженным партийным сердцем сейчас вплотную занимаются лучшие светила отечественной медицины. «Вот тебе и бабкин хвост…», как любит выражаться в подобных случаях Бартков, мой приятель, а в газетах наших об этом ни полслова. Голос из Кёльна назвал в качестве скорого преемника кандидатуру Андропова*. Услышав такое, Фридман издал звук, похожий на стон. «Хозяина Лубянки на царство?.. Во как! Совсем оборзели, старички»…
Выключив приёмник и сняв наушники, Юрий Александрович продолжил тему, поднятую немецким диктором. Рассказал о тёплых отношениях между Брежневым и Берлингуэром, генсеком итальянских коммунистов. На одной из таких встреч наш Генсек отозвал итальянского коллегу в дальнюю комнату, о чём-то долго с ним секретничал. Переводчиком был человек с итальянской стороны. Фридман, понизив голос до шёпота, сообщил страшную, как я понял, государственную тайну. В тот момент, когда все наши газеты охаивали деятельность итальянской компартии «за оппортунизм-ревизионизм» и прочие смертные грехи «зарвавшихся доморощенных марксистов», Брежнев одобрял политику Генсека итальянской компартии. За их самостоятельность в решении проблем, как в делах своей внутренней политики, так и в вопросах международного коммунистического движения. «Нам так нельзя, трудно, да и опасно в настоящий момент. Не поймут…», приговаривал на той встрече Леонид Ильич. (Фридман называл нашего Генсека еще одним словом, но оно уж больно неприличное.)
– После долгой беседы генсеки смачно поцеловались. – Закончил он с ухмылкой свой рассказ о международных событиях.
С. уже достал из своего портфеля кучу фотографий. Нам хотелось, чтобы Фридман подробно прокомментировал их. С его помощью отыскались лица Моисея Алейникова, а также Яхниной**, его секретарши и, по секрету говоря, родной сестры небезызвестного Мартова, друга, а потом врага Ленина, Захара Даревского***, члена дирекции Студии, в прошлом неудачного актёра. Фридман говорил с симпатией о Мюнценберге, но о его гибели поведал как-то путано. Я мало что понял и в той давней детективной истории, и кому понадобилась смерть человека, уже отлучённого от всех постов… Потом Фридман вспомнил Франческо Мизиано****, стал рассказывать о нём.
Итальянец и коммунист Мизиано, оказавшись в революционные годы в России, решил здесь остаться. Возвращаться на родину ему было опасно, потому что диктатор Муссолини обязательно упрятал бы его за решётку, где уже сидел без всякой надежды на освобождение боевой товарищ Мизиано коммунист Антонио Грамши*****. Не желая отсиживаться в Москве, коммунист Грамши однажды вернулся в Италию и… оказался на нарах.
Мизиано состоял ещё и в должности Председателя Совета студии «Межрабпом-фильм», то есть уже после того, как немецкие товарищи, организаторы и компаньоны кино-синдиката, стали в 1928 году единственными обладателями контрольного пакета советской (!) студии.
Меня пока не привлекал этот персонаж, хотя С. любит повторять, что Мизиано наизусть знал всю «Божественную комедию» Данте. От беседы я отвлёкся и стал думать о постороннем. Потому и пропустил мимо ушей всё, что говорил Фридман о бывшем шефе московского филиала МЕЖРАБПОМ.
…Как-то С. затащил меня к дочери Мизиано – Каролине Франческовне, которую он давно сумел расположить своим нездешним интересом к межрабпомовской теме. Мизианиха, как за глаза называл её С., произвела на меня сильное впечатление не только своим умом, но своей властностью. Маленькая, пухленькая, с виду милашка, но, похоже, тот ещё деспот… Будучи членом КПСС и работая в научном институте общественных наук, где изучались проблемы мирового пролетариата (кажется, так), она, рассуждая о политических событиях дня, позволяла себе в присутствии незнакомого ей человека (в данном случае, меня), такое необузданное вольнодумство, что я, беспартийный, только диву давался. Разговаривали в тот вечер о чём угодно, например, о последних политических событиях в Италии. Однако, говоря о бесчинствах «Красной бригады»*, о запутанном деле с похищением депутата Альдо Моро**, которого позже нашли мёртвым в багажнике заброшенной машины, Каролина Франческовна и тут не упустила момента, чтобы не высказать пару язвительных реплик в адрес руководителей КПСС. Партийный С. не отважился перебивать её речь, так и просидел в молчании, глотая со страхом антисоветские филиппики. Когда мы уходили от Мизианихи, я вдруг вспомнил Хохлову, чьи монологи С. тоже боялся перебивать. И мне подумалось, что при всей разнице, даже полярности, у этих женщин очень много общего. Например, в них больше молодого задора, чем у моего С., который пуще огня боялся их обеих…
От Фридмана поплелись на Трубную улицу. Вновь навестили, как обещали, вдову Сергея Комарова. Она приготовила нам кучу фотографий, и тут же стала извиняться, что не сможет их прокомментировать. Они, фотографии, для неё чужие. Обещала поискать письма…
17
В богадельне поселился ещё один кинематографист – Андрей Михайловский***. Начинал он в кино актёром, потом, как сценарист, участвовал в создании фильма Юткевича «Златые горы»****. В годы войны пересел в редакторское кресло. Сейчас ему семьдесят два года. Свой переезд в ДВК он объяснял тем, что здесь для него самое место, чтобы в парниковых условиях продолжить и закончить наконец-то большую литературную работу. Он так часто и с пафосом уведомлял всех, кто желал поглазеть на новичка богадельни, что Нина Алексеевна перестала верить его словам. Она уже давно поняла главную причину, заставлявшую старых кинематографистов перебираться в Матвеевское, – страх одиночества.
Но Андрей Павлович иногда появлялся в её нумере с листочками, просил послушать новые фрагменты из своих мемуаров. Так было и в тот день, когда я, предварительно созвонившись с Н.А., пожаловал к ней в гости по её просьбе. Михайловский ревниво оглядел меня, насупился, но всё же сказал несколько дежурных фраз. Хотел было читать дальше свои тексты, но Нина Алексеевна его строго осадила. Михайловский свернул листочки и свои губы в трубочку и смолк. Уходить ему тоже не хотелось. Стал прислушиваться к нашей беседе с Н. А., а я изредка поглядывал в его сторону. На лице он показывал, что наш разговор ему не безразличен. Даже отложил в сторону свои листочки. Мне захотелось и его втянуть в беседу. К этому времени я успел заметить, что текст на листочках отпечатан шрифтом разных цветов, красный, синий, чёрный, и я спросил у Андрея Павловича, почему так, зачем? Он словно ждал моего вопроса и с жаром стал рассказывать о печатной (пишущей) чудо-машинке, которую он приобрёл за границей. В ней имелся набор цветных лент, «что очень помогает в работе, особенно, если пишешь мемуары. Жизнь, сами понимаете, идёт к концу, и надо торопиться, чтобы успеть рассказать важные вещи, высветить события, сведения и факты, без которых история кино не может быть написана достоверно».
Соглашаясь с ним, я вдруг подумал: интересно, а знает ли он, что Нина Алексеевна тоже принялась за работу, близкую тому, о чём он сейчас толкует? Я и приехал-то сейчас к ней именно по этому поводу: обсудить прочитанные мною странички её воспоминаний. И только его присутствие мешает нам заняться этой работой. Я давно уже прочитал во взгляде Н.А, что она испытывает неловкость от пришедшего так некстати Михайловского, ставшего «назойливым» (её выражение) в последнее время. Но избавиться от него нам не удалось.
…Потом пили чай с тортом. Михайловский признался, что любовь к сладкому – его давний порок, что он и доказал на деле, быстро расправившись с большим куском, отрезанным для него Ниной Алексеевной. Она иронично поглядывала на Михайловского, лицо которого и прежде всего нос были испачканы остатками крема. А тот полагал, что таким образом Н.А. реагирует на его рассказы о сценаристе Ржешевском*. Михайловский был дружен с ним ещё с тех пор, когда оба учились в каком-то, кажется, ленинградском, институте экранного искусства на актёрском отделении.
Запомнилась мне и такая подробность. Последние годы Ржешевский жил в подмосковном дачном посёлке, в старом деревянном доме, и панически боялся пожара. Свои рукописи, которые никто не желал издавать, он прятал в толстой клеёнчатой скатерти, чтобы в случае беды в первую очередь спасать именно этот довольно большой свёрток. Но, слава Богу, пожар его миновал, и бесценные рукописи уцелели. Михайловский, после смерти друга, взялся редактировать пьесы для намечавшегося их издания. Но оно так и не состоялось, и виной всему, по твёрдому убеждению Михайловского, стали козни давнего недоброжелателя Александра Георгиевича, писателя Константина Симонова*. Отрезая очередной кусок торта, Михайловский, повторял, словно заведённый, что творчество Ржешевского – это сплошь одна гениальность. «Его вещи живописуют наше советское время, они воспевают его, и как жаль, что ни один театр не хочет ставить его замечательные пьесы. Всю жизнь Сашу третировали, а после войны его даже исключили из Союза писателей...» Понятное дело, и тут не обошлось без коварства Симонова….
Я поведал о своей беседе с Михайловским трезвому Барткову, моему приятелю. А он будто ждал этого, чтобы сообщить мне новость: фигура Ржешевского ему тоже не безразлична. И стал рассказывать. Оказывается, Осип Брик**, служивший в сценарном отделе студии «Межрабпом-фильм», весьма подозрительно поглядывал на самобытный талант Александра Георгиевича Ржешевского. Обладая изощрённым умом и зорким глазом, покойный теоретик ЛЕФа однажды так отозвался о зачинателе эмоциональных сценариев:
– Волевой уголовник, успешно обрабатывающий наивных интеллигентов…
