БУРЯ И НАТИСК

О творчестве Юлии Германовны Суховецкой

«Буря и натиск», штюрмеры, молодые Гёте и Гейне. Что они нам, с их далёкими и, кажется, преувеличенными страстями? И всё же, досужего любопытства ради, заглянем в энциклопедию, узнаем о немецких предромантиках, некогда отторгнувших нормы классицизма, а вместе с ними и абсолют разума, впавших в предельную эмоциональность, склонных к крайнему индивидуализму в творчестве, не боявшихся патетических преувеличений, фантастов реальности, бежавших обыденности, исповедывавших культ «оригинального гения», творящего по интуиции. Поинтересовавшись, узнав, зададимся уже непраздным вопросом - возможно ли подобное в сегодняшней, даже мимикрирующей под экстатизм расчётливости? Спросив, оглянемся
в современное искусство и к удивлению обнаружим подлинного штюрмера наших дней – Юлию Германовну Суховецкую. Каждый, выживший в ядерном эпицентре общения с ней, подтвердит соответствие Юлии Германовны как художника и человека всем выше перечисленным родовым чертам.
Одна из основных страстностей Суховецкой – охота к перемене мест. Коренная москвичка, с не до конца растворённой кровью немецких баронов и покорителей американского Дикого Запада, она, лёгкая на подъём, устремляется по миру, забирается порой во всё ещё не обустроенные глухомани, «братается» с вождями еле выживших апачей, признающих её за «сестру», одолевая нездоровье, поднимается на гребни Анд, спускается в пещеры и иорданские провалы… Всё сиюминутно увиденное горячо переживается, фиксируется кистью, карандашом, мелками, … на холстах, бумаге, подвернувшихся под руку картонках от конфетных коробок… Фиксируется – слово лишь отчасти верное. Точнее – претворяется, сохраняя реалии места, избегая физиологической достоверности, заменяя её состояниями природы, света, движений и волнений среды. Унаследованная от отца – экстремала-автогонщика решительная неугомонность, вольное летнее детство в степной крымской Изюмовке выкорчевали приязнь к благоустроенно-дачному Подмосковью, да и к самой столице, удобных для жизни, но не зацепивших глаз с сердцем, не взбудораживших чувств. Юлия Германовна рано осознала, что не станет художником «средней полосы», а будет заряжаться полярностями «север-юг», «восток-запад». Какими бы причудливо экзотическими не были устремления Юлии Германовны, её творчество - частица «московской школы живописи», школы живого колористического переживания сущностей бытия. Цвет, свет, валёры, колорит – всё это термины, применимые к её творчеству, торжествующему над выверенной рисуночной рассудочностью. Суховецкая – подлинная «москвичка» и потому, что более чем кого, почитает Константина Алексеевича Коровина, и оттого, что училась в суриковском институте у Виктора Григорьевича Цыплакова – одного из последних великих, умевших управляться с необузданной живописной стихией, мастера импровизаций, сложнейше точно соединявших цветность с валёрностью.
Школа должна учить, примучивать, прогонять через калибраторы экзерций, губить, принижать слабосильных, пытающихся укрыться за добродетельную
правильность, выковывать стойко убеждённых, а иной раз, вопреки собственным установлениям, поддерживать хаотичную страстность, необходимую, как прилив варварской крови, как привив дички к благородно высокому, но уже редко плодоносящему древу. Умеренно строгая «московская школа»
не сковала, не погубила стихийно- норовистую ученицу, развив и направив её талант в одно из своих естественных русел.
Переходя-путешествуя от картины к картине Суховецкой, понимаешь, сколько вреда принёс искусству неконтролируемый туризм, путеводители и мыльнично-цифровое фотографирование, замещающие описания-экфразисы и этюды-переживания. Понимаешь потому, что всё меньше зрителей,
не утративших «порогов чувствительности», ценящих по точному определению Аполлона Григорьева «цветную истину», а всё больше ловящихся на манки натуралистической визуализации. Холсты Суховецкой своеобразная профилактика от иллюзионистского самодовольства.
Крым, Горячий Ключ, Абхазия, Пьемонт, Нормандия, Иордания, Турция, Сирия, Петра, Колумбия, Египет, Боливия, Сербия, Черногория, Денвер, Париж, Нью-Йорк… Пожалуй, и сама Юлия Германовна запутается в перечислении и что-либо забудет, пока случайно из папки услужливо не выпадет набросок-пастель, сделанный из самолётного иллюминатора или этюд, ухвативший таинство солнечного восхода над библейской пустыней. Суховецкая поклоняется только и исключительно натуре. Какие-то полюбившиеся места, посещённые не единожды, о г о р ч и т е л ь н о и с т о п т а н ы предшественниками,
в других чувствует себя первооткрывателем. Её не захватывают никакие аллюзии, реминисценции. Она, по собственным словам, «боится подражания», «стремится говорить с миром напрямую», ощущает себя первым и единственным художником на земле после её тектонического сотворения.
Если не перечесть всех переменчивых мест, то невозможно в краткой статье даже бегло просмотреть уже не только отдельные произведения, но и стихийно сложившиеся из них циклы. Потому поневоле решаешься обратить внимание на объединяющие начала всего, выходящего из рук Суховецкой,
и на отдельные, по собственному зрительскому произволу полюбившиеся, холсты. Слушая страстные Юлины рассказы об увиденном, переполненные мистицизмом видений и знамений, удивляешься отсутствию чудес в реальности её холстов. Поражаясь, ужасаясь, мечтая и грезя, она трезво выбирает лишённые однозначности мотивы взвихренных облаков, колобродящих волн, изъеденных ветрами, растрескавшихся, некогда магматически вздыбленных скал. В их точно отображённой иррациональности развитое фантазийное сознание легко распознает мёртвые города, арки и мосты, уловит бесплотную одухотворённость. Под стать природному формообразованию архитектурная кристаллизация Шах-и-Зинды, туркестанских мавзолеев, маленьких городков Северной Италии и Нормандии. В её картинах калейдоскопически перемешивается рукотворное и природное.
Внешняя барочная неуправляемость странным образом сочетается с наиболее древней архаичной формой организации пространства – с полосностью, избегающей до крайнего случая линейно-перспективного физиологизма. «Что выше – то дальше», великий в своей ясности принцип, алогично сочетается с цветовой орнаментикой, открывшейся художнику в пустынно-гористой Палестине. Этот синтезирующий приём Юлия Германовна по-хозяйски сравнивает с хорошо пропечённым или даже слегка подгоревшим пирогом. Цветовая слоёность, чередование тепло-холодностей создают изощренный цветовой рельеф пространства, освобождающий от всех почтенных форм натуралистической визуализации.
Юлия Германовна – художник «солнечный», гоняющийся за «невероятной яркостью мира». Если кто, не видя холстов Суховецкой, случайно прочтет подобное, решит, что речь идет о классическом импрессионизме, «раздельном мазке» и всех прочих солярных обязательностях. Увидев же, удивится, что её свет часто зарождается из то «земляной», то «перламутровой», «жемчужной», почти гризайлево сдержанной палитры, драгоценящей введение цветовой акцентации.
Суховецкая избегает назывных красок. Даже небеса Адриатики, Испании, Египта будут в её исполнении летними, знойными, южными, но не будут ни откровенно синими, ни голубыми. Вариации благородных валёров не в меньшей степени, чем «открытый» цвет, «очищающий» глаз от избытков тона, передают состояния бодрой, как теперь принято говорить – позитивной, освобождающей от уныния,энергии. В подобном отношении к колориту видится влияние той самой не полюбившейся «средней полосы» и порождённой ею «московской школы», подспудно сформировавших личное видение
«по-русски» интерпретирующее калейдоскопическую экзотику.
Любуясь бесконечностью вариаций, для собственного уразумения творчества Суховецкой, выбираю холст «Дорога инков. Собор Сан-Хосе» (2011), соединивший и пространственную послойность, и цветовой рельеф, и сложно разработанную валёрность, постепенно наполняющуюся цветом. Редкостью радует разрешённый конфликт между вертикалью формата и казавшейся обреченной на фризовую панорамность полосностью. Глаз наслаждается переходом от льдистой сдержанности колеров верхнего регистра к горячей, утяжелённой цветности нижнего. Одновременно, предельно формализованный и абсолютно реалистичный, импровизационно исполненный холст становится квинтэссенцией всего накопленного в предыдущих опытах и переживаниях.
Коль решаешься говорить о Юлии Германовне» как о мастере контрастов, то следует сказать и о семье Суховецких, как о «воде и пламени»,
о воплощённой вёльфлиновской дуальности «классицизма» и «барокко». Алексей Николаевич Суховецкий – художник, властвующий над картезиански выверенными и одновременно одухотворёнными живописными гармониями. Его творчество – тема отдельного и долгого разговора.
Нина Алексеевна Суховецкая – младшая, унаследовав многое от родителей, выбрала свой путь, парадоксально сочетающий рациональный урбанизм с ориенталистскими причудливостями. Но объединяет их не меньше, чем родственность, отношение к «культуре цвета», к не единожды упомянутому «цветовому рельефу», к сущностному для «москвичей» поиску и сотворению дотоле не бывших, не заимствованных колористических партитур. Суховецкие – своего рода лаборатория, хранящая наследие цветового мировидения, исследующая предельности сегодняшнего цветовоплощения.
Москва, как средоточие русской жизни, вбирает, привечает разнополюсные дарования, позволяет каждому найти своё место в «цветущей сложности» (К.Н. Леонтьев), ценит художников с «лица не общим выраженьем», кристаллизуя таланты из броуновского хаоса, одних дочеканивает, других оставляет в их стихийности.
Размышляя о нужности Юлии Германовны Суховецкой для профессиональной среды, её значимости в современном классическом искусстве, пытаясь коротким девизом ухватить не столько смыслы, сколько неуловимости её искусства, опять, как и в начале, произносишь – «Буря и натиск».


С.А.Гавриляченко, народный художник России

ЮЛИЯ СУХОВЕЦКАЯ
Художники
Третья линия
Карта сайта